Сердце сокрушенно и смиренно бог не уничижит

Все мы с вами знаем: “Жертва Богу дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит” — слова из покаянного псалма царя Давида. Эти слова стали для нас образом покаяния. Они были написаны Давидом, когда он тяжко согрешил, когда он был обличен пророком, когда сам всем сердцем понял всю глубину своего падения. Когда он, избранник Божий, одаренный Богом совершенным образом увидел, что не просто отступил от своего призвания, не просто не исполнил его, а вдруг скатился удивительно низко, поступил удивительно скверно, стал преступником, сделал беззаконие, зло, которое не достойно и обычного человека, не только того, кто призван Богом на особенное служение, на особенную миссию, ему стало горько. И тогда он стал молиться Богу от всего сердца, взывая: “Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей. Не отвержи мене от лица Твоего, и Духа Твоего Святаго не отыми от мене”. Эти слова мы повторяем много тысяч лет с тех пор, потому что они являются воплем сердца грешного, которое желает быть чистым, которое тоскует об этой чистоте, плачет о том, что оно потеряло благодать Божию, потеряло чистоту свою и желает снова обрести эту чистоту.

И тут же, в этой молитве, уже свидетельствует о том, что “сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит”, у него есть такой опыт, он знает, что если у человека есть сокрушение о содеянном, то Бог Милостивый не унизит этого человека отказом в Своей милости, не откажет в помиловании.

Мы с вами видим, что все это так вроде бы просто, так известно и так удивительно редко, так трудно достигается, и редко воплощается в нашу жизнь, в наше сердце. Потому что мы согрешаем не всегда так страшно, как он, но мы и не имеем такого покаяния, не имеем такого горячего желания вновь обрести утраченный дар. Мы не тоскуем о чистоте сердечной, не тоскуем о благодати Божией. У нас нет сердечного сокрушения, поэтому наше сердце остается безблагодатным. Даже величайший дар Божий, нашу церковную жизнь, нашу жизнь христианскую, мы совершенно перестаем ценить. Мы входим в церковь через исповедь, через причастие. Мы имеем Божественную Литургию. Мы имеем здесь море любви Божией, море благодати Божией, но сердце наше остается невходным для нее. Оно стало нечувствительным, неспособным удерживать в себе благодать Божию, не способным по-настоящему молиться, по-настоящему любить, оно не тоскует о Боге, не страдает от своей нечистоты, от своей грязи, от своих беззаконий, не страдает, потому что оно стало безчувственным, совесть уснула. Человек потерял различение добра и зла. Может, не во всем, не в самом большом и крупном…

Человек, который имеет совесть, различает добро и зло везде, чувствует каждое слово — доброе или злое. Он чувствует каждый свой поступок, каждое движение своего сердца, какое оно, это движение — доброе или злое, или пустое, никакое. И вот оказывается, что наше сердце перестало чувствовать, как оно живет, оно перестало тосковать о добре, о любви, о радости единства с Богом, радости благодатной жизни. Вот это и есть смерть греховная, есть признак паралича духовного, смерть, которая начинается еще при жизни.

Для того, чтобы нас исцелить, помочь нам исцелиться, восстать от одра параличного, Церковь учредила пост. Пост — это не просто воздержание в пище, это есть некоторый маленький подвиг. Это время, когда каждый из нас с помощью Церкви, с помощью Божией может проявить некое усердие, может чем-то пожертвовать. Чем-то небольшим, какими-то своими страстями, пристрастиями, услаждениями, пожертвовать вкусной пищей, разными зрелищами и увеселениями, развлечениями, пожертвовать своим свободным временем, отдыхом, пожертвовать, может быть, даже некоторой свободой своей для того, чтобы, отдавая Богу нечто, жертвуя Богу свое сердце возбудить его к покаянию. Когда человек что-то отдает и жертвует, в нем просыпается любовь, он начинает жить, потому что любовь имеет жертвенную природу.

Любовь — это вовсе не влюбленность, любовь — не просто пристрастие какое-то, нет, любовь — это есть самопожертвование прежде всего. Когда человек жертвует собой, когда он хочет себя отдать за другого, хочет другого спасти даже за счет своего собственного спасения. Такая жертвенность — и есть любовь. Когда человек начинает что-то жертвовать, пускай немного, пускай мало, это значит, он начинает любить, в нем просыпается жизнь духовная. К этому-то призывает нас Церковь во время поста. Чтобы мы понемножку, но каждый день, жертвовали чем-то, чтобы мы делали какие-то усилия, делали то, что нам трудно. Это тоже маленькая жертва.

Нам говорят: нельзя, даже вредно пятьдесят дней не есть каких-то питательных продуктов. Говорят также, что вредно стоять на службах так долго. Говорят, что вредно поступаться своими занятиями ради своих служб. Понятно, что пять часов стоять вредно, понятно, что вредно не есть нужные продукты. Если все мы учимся в школах, в институтах, трудимся, то для нашего тела вредно, когда мы вместо этого идем в церковь, но кроме тела, кроме наших дел земных, есть еще наша душа. Какая польза нам, если мы телу будем приносить еду, если успешно будут двигаться наши дела разные, а душе нашей будет плохо? Люди неверующие думают, что так и нужно жить, о душе думать не надо. А люди верующие знают, что тело не стоит души. Тело — это некий, как говорят, осел, на котором нужно доехать, добраться до границы этого земного бытия. Тело имеет как бы вспомогательное значение, и не нужно о нем так сильно заботиться, нужно заботиться и думать о душе прежде всего. Какая польза человеку, если он весь мир приобрящет, а душе своей повредит, как говорил Господь? О пользе душевной мы должны думать прежде всего.

Для души бывает полезно, когда телу бывает трудно. Почему? Это странно. Это некое противоречие, казалось бы, но ведь душа и тело живут вместе, почему же, угнетая свое тело, мы приносим пользу душе? А потому что падшее наше естество так устроено, что наша земная жизнь, наша телесная жизнь пронизана страстями, пороками, порочными влечениями, и, угнетая свое тело, мы жертвуем всякими услаждениями, пристрастиями, страстями своими жертвуем, мы отказываемся от греха, мы, таким образом, побеждаем свои телесные влечения, и не только телесные. И это есть жертва, это есть наше усердие, это есть наше восстание на жизнь духовную, восстание от паралича духовного.

Очень горько слышать, когда человек в конце первой недели поста сообщает, что он не постился, что он не читал молитву Ефрема Сирина ни разу, потому что он об этом забыл, что он ходил в гости и ел мясо. На Канон Великий он ходить не мог, потому что у него очень много дел, потому что он учится, потому что он занят. Горько это слышать, это значит, что у такого человека для души нет времени, у него есть время для всего остального, есть время для своих занятий, для гостей, он может угождать своим близким неверующим людям и в угоду им есть мясо. Он может держать в голове все свои дела, кроме одного — самого главного, единого на потребу — того, что говорит ему Церковь. Церковная жизнь, жизнь духовная на последнем месте. Если так, то ему сегодня причащаться смысла нет.

Если человек не постился, не трудился, не молился, не хотел ничем пожертвовать, не хотел никакого усердия проявить, то напрасно он тогда и к Чаше будет подходить. Пусть сначала потрудится, пусть сначала положит начало благое.

Это благое начало, конечно, не сводится к маленькому труду, к маленькому посту, к нескольким дням прекрасных служб, нет. Это прежде всего то духовное сокрушение, сознание своего недостоинства, своего убожества, сознание своей немощи, зрение своих грехов. Об этом мы и молимся каждый день утром и вечером: “Даруй ми зрети моя прегрешения…” Это и есть убежденность в том, что я не лучше других, и не имею права никого осуждать. Это есть борьба со своей гордыней. Только тогда, когда человек возненавидит свою гордыню, возненавидит греховную твердыню, в которой мы, как пленники, заключены, и захочет обрести духовную свободу, которая начинается со смирения, с послушания Богу, когда человек захочет обрести в своем сердце любовь к Богу, понимая, что он ее недостоин, только тогда можно говорить о покаянии…

Если нет любви к Богу, то как бы мы ни тужились, как бы мы ни пытались покаяться, ничего у нас не выйдет. Все наши слова на исповеди будут формальны. Только тогда они обретают силу, только тогда сердце бывает сокрушенным, когда оно чувствует свою разлуку с Богом, когда оно чувствует, что оно лишилось самого главного, самого необходимого для него, лишилось подлинной жизни. Если любящий человек теряет любимого своего, то он плачет, он страдает, потому что от сердца отторгнуто самое главное — то, чем оно жило. Любимый человек ушел, может, умер, может, наступила разлука с ним, и сердце не может так жить, оно болит, оно страдает, тоскует, стремится найти того, кто ушел. Это, может, самая страшная скорбь в жизни человека — вот такая разлука с любимым. Подобно этому должно страдать сердце, которое любит Бога. Если приходится ему потерять благодать Божию, если наступает разлука с Богом, (а такую разлуку производит грех), если человек страдает, если он мучается этим, если он ощущает ужас этой разлуки, что он остался один, что Господь отошел от него, если он так страдает, то тогда он может каяться. Тогда он действительно кается, он ищет пути, как ему вернуться к Богу. Если же ему все равно, если он ничего не чувствует, если сердце его не тоскует о Боге, то он покаяться никогда не сможет. Тогда даже все формальные перечни множества своих грехов ничего ему не дадут.

Увы, все мы с вами должны сказать, признать, что мы не умеем каяться, что мы этой разлуки не переживаем, потому что жизнь с Богом мы не понимаем по-настоящему. Какой парадокс! Мы, может быть, уже много лет живем в церкви, часто причащаемся, а жизни с Богом не знаем…

Этот парадокс мы лучше всего видим на наших детях. Детях, которые с детства крещены, детях, которые причащаются каждую неделю, которых мы с детства крестим и учим молиться, любим их, носим в церковь на руках, стараемся их здесь освятить всеми способами, какие только возможны, приобщить их к жизни святой. А они вырастают холодными, равнодушными, им все это не нужно, они думают о том где бы им приобрести что-нибудь такое, что есть у людей неверующих. Они думают о том, как бы им не в церковь пойти, а достигнуть какого-нибудь развлечения, телевизор посмотреть, в кино сходить или что-нибудь себе купить. Вот об этом тоскует их сердце, оно не тоскует о Боге, нет, наоборот, Бог не нужен им. Им нужно то, чего у них нет. Вот у других людей есть. “Я хочу, чтобы у меня была красивая одежда, красивые игрушки, чтобы можно было смотреть телевизор каждый день или очень вкусно есть, чтобы были деньги на какие-то расходы, или чтобы было что-нибудь такое дорогое” — вот об этом думает ребенок. Увы, это очень часто. А молитва, жизнь с Богом его не привлекают. Как это получается? Отчего это происходит? Как получается, что мы стремились освятить ребенка, воспитать его в вере, а получилось все наоборот? Это же страшно! Это как бы залог гибели!..

Такой же точно процесс происходит и у взрослых людей. Мы тоже сюда, как дети, приходим, но сюда нас не старшие приводят за руку, нас ведут сюда, может быть, какие-то обстоятельства, может, какая-то традиция, или просто какой-то порядок, обычай нашей жизни, и мы не можем его нарушить. Здесь мы находимся не вполне добровольно. Вот ходим, ходим, а толку нет. И начинаются мысли: “как хорошо было бы жить без этого, зачем сюда ходить, вот жить бы там и не тужить, и иметь то, что имеют другие”. Как часто это бывает у взрослых людей! Такое настроение должно бы быть, когда они идут из церкви, а у них уныние и недовольство в сердце. Они не дорожат тем, что имеют здесь.

Это природа падшего человека — не дорожить тем, что имеешь, не благодарить за то, что Господь тебе уже дал, а все время жадно искать того, чего у тебя нет. Пускай, пустяка, пускай, совершенно ненужных вещей. И вот эти завидущие глаза, которым все время нужно то, что есть у других людей, а не то, что есть у них, вот это все характерно для всех нас — и детей и взрослых. Поэтому самой главной нашей проблемой, нашей трудностью является трудность узнать жизнь с Богом, понять, что это такое — жить с Богом. Мы живем много лет в храме, а все еще этого не знаем, и всего этого не чувствуем, наше сердце все еще оказывается неспособным различить благодать Божию, почувствовать ее. Оказывается, что мы не ходим в церковь, не ходим в храм дальше притвора. Мы живем только внешним храмовым порядком, а жизни с Богом, по существу, мы не имеем. Вот это самое страшное. Нам с вами нужно, наконец, понять, что все в нашей жизни, все наши мечты и даже все то внешнее, что у нас есть, совершенно ничего не стоит в сравнении с одним только мигом общения с Богом.

Вот если бы могли лишь на миг оказаться в Царствии Божием, то мы бы с вами сразу убедились, узнали бы, поняли, что вся наша земная жизнь ничего не стоит в сравнении с теми мерками. Тогда бы у нас в жизни все переменилось, такие случаи описаны в житиях святых. Бывало так, что кто-то был восхищен на небо, и такой человек уже никогда не мог забыть то, что он видел. Тогда вся жизнь его получала совершенно другой смысл. Так же и нам Господь дает и зовет нас прикоснуться к жизни духовной и понять, что все то, что мы имеем на земле — тщета. Не стоит об этом так много заботиться, нужно свое сердце совершенно по-другому устроить, нужно Господа полюбить, нужно к Нему стремиться всем сердцем, а все остальное уже ни во что вменять. Все остальное — это такая мелочь, такие пустяки… О чем мы здесь скорбим? О чем мы здесь страдаем?

На самом деле есть только одна причина для скорби: когда мы теряем Бога, когда мы остаемся без благодати Божией. Вот это только одно может быть причиной нашей скорби.

Господь зовет нас к Себе. Господь не хочет нас оставить. Господь, как Милостивый Отец, всех хочет нас простить и продлевает нашу жизнь, и снова дает возможность нам быть причастниками Святых Христовых Тайн, и, стало быть, дает нам возможность исповедоваться, молиться, вместе собираться во Имя Божие, иметь такой дивный храм и многое, что мы еще имеем. Это же все дар Божий, и все это дается нам для того, чтобы мы захотели, устремились навстречу Богу, чтобы мы захотели все путы греховные скинуть с себя, освободиться и устремиться к единому на потребу. Вот такое горячее желание должно было бы у нас появиться, когда мы будем молиться и поститься. Тогда легко покаяться, тогда легко причащаться, тогда начинается новая жизнь, тогда на душе бывает светло и радостно, тогда человек благодарит, он чувствует, что он, наконец, обрел путь, настоящий, верный путь в Царство Божие. Такой человек бывает счастливым, не зависимо от обстоятельств жизни своей земной. Что бы ни было, какие бы ни были скорби земные, все равно он будет счастливым, потому что никакие земные скорби не сравнимы с обретением Бога. Если Господь с нами, то все земные скорби, все-все, буквально все, становятся несравненно меньшими. И они не заглушат этого счастья быть с Богом, этой радости. Более того, тогда человек чувствует победу, он чувствует, что все эти земные несчастья могут быть преодолены с помощью Божией, потому что Господь Всемогущ, потому что Любовь Божия больше.

Если мы этого не чувствуем, если мы все время недовольны, не имеем мира сердечного, все время раздражаемся, унываем, тоскуем, если мы друг друга огорчаем, все время заняты чем-то недостойным: то мы хотим быть первыми, то ждем чьей-то похвалы, то хотим кем-то командовать, или у нас какая-то жадность, то ли какая-то ревность или желание чего-то получить здесь, на земле, поскорее достигнуть какого-то богатства, какой-то славы… Если этим занято ваше сердце, тогда, конечно, оно не может быть занято Богом. Не может ребенок, который влюбился в машинку, все время молиться. Ясно ты ему говоришь: “Молись, сыночек”, а он говорит: “Смотри, какая машинка”. Это очевидно для каждого из нас, что сердце не может одновременно разорваться: или машинка или молитва, одно из двух.

Точно так же и у взрослых людей. Или ты любишь Бога, или ты любишь мир, любишь землю. Или ты поверил, и Богу вручил свою жизнь, свое сердце, или ты занялся своими земными заботами, земной суетой. Конечно, мы не можем от этой суеты полностью отрешиться, но она для нас должна быть даже не вторичной, она должна быть на десятом месте, это как некое послушание, которое мы должны исполнить здесь, которое имеет смысл вспомогательный, временный, а главная наша цель, главная наша радость, наша любовь там, на небе. Вот такая душа называется христианской, в которой все выстроилось, все стало ясно, которая устремлена к небу, к Богу. Если она не имеет такой устремленности, тогда она не христианская, даже если человек, в принципе, и неплохой, она не христианская, потому что она не ко Христу спешит, не Христу принадлежит.

Мы с вами сегодня совершаем память, особенного церковного события, которое называется Торжеством Православия победы над ересями. Утверждение догмата о Богочеловечестве Христа есть утверждение иконопочитания и утверждение того, что Образ Божий доступен человеку. Это есть возвращение к тому первому слову о человеке, когда сказано, что человек создан по образу и подобию Божию. Образ Божий не уничтожим, он достоин поклонения, он достоин любви. Нужно поклоняться Образу Божию, и Образ Божий можно вообразить в человеке. Все это мы вспоминаем в первое воскресение Великого Поста и торжествуем победу нашей Православной веры. Торжествуем потому, что наша христианская любовь к Богу, наше знание Бога, победило мир победило в мире. Вот к этой победе Господь нас всех хочет приобщить, к ней зовет нас Церковь, чтобы каждый из нас приобщился к ней, чтоб в каждом из нас вообразился Христос.

Вы помните слова Апостола Павла: “Чадца мои, — он говорит, — я вновь в муках рождения дондеже возобразится в вас Христос”. Господь ждет, когда в каждом из нас вообразится Христос, когда Образ Божий в каждом из нас засияет вновь, когда все страсти, пороки отойдут от нас, и Образ Божий засветится и соединит нас с Богом. Когда в человеке просветляется Образ Божий — значит он соединяется с Богом.

Великий Пост этому служит, он к этому нас ведет, это его цель. Мы с вами должны каяться, должны причащаться именно с такой устремленностью сердечной, чтобы началась наша настоящая христианская жизнь. Не в том дело, сколько раз чего человек съел, не в том дело, сколько раз он поленился молиться, или раздражился на кого-то, или обиделся, или унывал сколько-то раз. Это все, конечно, грехи, требующие покаяния, требующие исповеди. Но только тогда эта исповедь будет иметь смысл, когда она укоренена в главном, а главным является желание измениться, стать христианином настоящим, начать новую жизнь, стать совсем другим.

Когда один человек делается другим, то другой рядом с ним тоже захочет измениться. Это как свечка зажигается от другой свечки, одна душа загорается от другой любовью, верой, этой другой жизнью. Каждый из нас может, поручив свое сердце в дар этой другой жизни, помочь близкому человеку приобщиться этой новой жизни. И вот так эта новая жизнь должна загореться в каждом из нас, а потом от нас и в других людях, в наших близких и дальних.

Мы очень часто думаем, как помочь своему ребенку, помочь своим родителям узнать Бога. Как это сделать? Рассказывать, доказывать безполезно. Это можно сделать только одним способом: если в твоем сердце загорится благодать Божия, любовь к Богу, вера, загорится новая жизнь, то тогда, вероятней всего, и у твоего близкого тоже появится желание загореться такой новой жизнью. Это самый быстрый и, по существу, единственный способ помочь обратить к Богу другого человека. Мы с вами должны все об этом и скорбеть, что нет у нас такой жизни, что потускнела в нас такая вера, такая любовь. И должны отбросить от себя все наши, как замечательно молитва говорит: “демонские немощные дерзости”, все эти искушения, которые нас опутывают, как паутина, так, что нам кажется, что эта паутина — это цепи. На самом деле — это “немощные дерзости”. Казалось бы, имея благодать Божию, так легко все это отбросить, так легко от всего этого отказаться, имея обетования Божии, знание Бога, любовь и благодать Божию, так просто, так естественно, отрезать от себя все соблазны, все искушения. А когда мы теряем из виду эту новую жизнь, тогда паутина делается цепями, тогда нам кажется, что ничего сделать нельзя. Тогда мы иногда даже соглашаемся навсегда остаться в этих цепях, навсегда быть в рабстве наших грехов. И уныние, отчаяние овладевют нами, а после этого сердце наше черствеет, совесть наша изнемогает, тупеет наше сердце, теряется любовь, теряется вера, все каменеет, все умирает в нас, и мы делаемся живыми мертвецами. Тогда мы уже не знаем Бога, тогда мы уже уподобляемся бесам. Вот этого не должно случиться! Нужно, чтобы каждый из нас тянулся, чтобы каждый из нас из глубины грехов своих воззвал к Богу, и воскликнул Ему: “Господи, спаси меня, я погибаю! Я хочу быть с Тобой! Хочу любить Тебя! Хочу вернуться к Тебе! Хочу начать совсем другую жизнь!”

Сейчас время благоприятное, сейчас момент особенный, возможность спасения нашего рядом с нами, Господь протягивает нам руку, как утопающему Петру, для того, чтобы воздвигнуть нас из глубины греха нашего. Мы можем сейчас использовать эти возможности и встрепенуться, и вырваться из этого плена греховного, начать другую жизнь и уйти отсюда другими. Вот что значит покаяние!

Источник:

“Свет Православия”

     Еще раз поздравляем вас, братие и сестры, с днем воскресным. И в завершение нашего вечернего богослужения мы побеседуем с вами о значении духовном библейского выражения, стиха из 50-го псалма: «Жертва Богу дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит».

     Когда мы употребляем глагол «сокрушить», то обыкновенно имеем ввиду нанесение поражения, такого удара, от которого противник оправиться уже не может. Впрочем, говорим и о себе самих: «Мои силы совершенно сокрушены, они изменили мне», «Сокрушены все мои надежды, погибли, в прах расточились», «сокрушены кости мои, так повреждены, что им уже не восстановиться». Сокрушить можно высокое дерево, тянущееся к небу. Сокрушить можно скалу, твердую, почти что неодолимую, однако и она поддается воздействию металла.

     Когда же мы вдумаемся в значение слов «Жертва Богу дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит», то, очевидно, имеется ввиду такое состояние сердца, при котором оно уже не может более гордиться, возноситься, мыслить о себе высоко, осуждать ближних, не может испытывать тайного чувства превосходства. Но, будучи сокрушенным, может лишь плакать, воздыхать, осознавать, ощущать свою полную немощь, неспособность ни к чему благому. Будучи сокрушенным, сердце осознает необходимость сторонней, в частности, Божественной помощи. Будучи сокрушенным, сердце совершенно смиряется пред обстоятельствами своей жизни, особенно, неблагоприятными обстоятельствами. И оказывается, что для духовного служения, для духовного жертвоприношения нет жертвы чище, богаче, ценнее и краше, чем сокрушенное сердце. Ибо «Бог гордым противится», «Мерзок пред Господом всякий высокосердый», то есть, неопытный и неискушенный в жизни земной и в жизни духовной человек, который превозносится, гордится, не понимая, что лишь «смиренным дает Бог благодать».

     И, быть может, вся жизнь наша стоится Богом таким образом, чтобы привести нас в это самое сокрушение. Состояние, вполне неведомое молодому, неискушенному, верящему в свои силы человеку, привыкшему уповать на свой ум, на свои способности, пребывающему в духе самообольщения, прельщения – ему даже и слушать не хочется ничего о каком-то неведомом сокрушении духа. Подобно «кедру ливанскому» высится такой. Распростирая свои ветви, думает под их сенью укрыть и накрыть ими Вселенную. И лишь жизнь и может что-то изменить в подобном состоянии самоутверждения и погибели, состоянии чуждом благодати Божией. И Бог, действительно, меняет, меняет наше сердце, его состояние, преподавая нам без конца большие и малые уроки, которые иные воспринимают, с успехом усваивают, сами начинают искать этого сокрушения, а другие артачатся, упираются, брыкаются, проявляют непослушание Богу, с тем, чтобы наконец-то их бычья шея все-таки пригнута была к земле десницей Божией. И вся совокупность жизненных обстоятельств, преимущественно, скорбных, неприятных, все потери, которые мы испытываем, ущерб, который нам наносится – имеют тайным нравственным своим смыслом, имеют тайный нравственный смысл убедить нас в нашей собственной беспомощности. Дабы мы восплакали о самих себе и всецело вверили себя Божиему промыслу, благодаря Создателя за благое и за скорбное, признавая справедливым все, что с нами произошло, хотя бы мы были окружены несправедливыми, злонамеренными людьми, и, таким образом, совершенно принесли себя в жертву послушания и угождения Богу.

     Состояние сокрушенности сердца, конечно же, не может прийти к нам сразу, едва лишь только мы поверим в его спасительность. Ибо много в нас скрывается этого яда – самолюбия, самоугодия, много мы возрастили в душе уродливых опухолей, желваков самоцена, а особенно, гордости, над людьми превозношения – чтобы так сразу нам вкусить иного самочувствия, взойти в иное качество нравственного бытия. Однако желающим, произволяющим приносить Богу истинные духовные жертвы содействует благодать, содействуют те посредства и пособия, которые отцы святые, как мудрые врачи, прописывают болящим гордыней и самолюбием (таковы все мы) для стяжания сердца сокрушенного.

     Иными словами эта добродетель именуется «духовным плачем». Духовным, потому что он может вовсе и не сопровождаться никаким внешним слезоточением. И напротив, внешние слезы еще совершенно не есть, не суть свидетельство сокрушения сердечного. Многие люди, сами того не зная, на молитве плачут под воздействием чувственности. Их слезы не чисты, по причине гнилых в них скрытых корней, ушедших глубоко в почву испорченного сердца. Иные, по неопытности, ищут слез на молитве, радуются, когда эти слезы приходят. Однако, они, повторяем. вовсе не есть свидетельство духовного преуспеяния. А могут держать своих обладателей, удерживать в плену неправильного болезненного состояния.

     Добродетель духовного плача редка ныне, потому что требует она православного мировоззрения и чистоты жизни.

     Лишает нас сокрушения сердечного и духовного плача многое. Особенно, невоздержание телесных чувств. Едва лишь только мы начинаем потрафлять нашему телу, покоить, холить его и нежить, сердце становится бесчувственным, словно камень. Почему в Священном Писании сказано ясно: «Не отягощайте сердец ваших объядением и пиянством. Ибо последний день придет незаметно, подобно сети падет на землю». Плотской образ жизни, стремление к телесным удовольствиям совершенно истребляет в человеке чувство нужды в Боге, лишает его понимания важности сокрушенного сердца и духовного плача.

     Иной может быть воздержным, однако, имеет обыкновение строго судить людей и каждый его разговор, в большей или меньшей степени, приправлен резкими характеристиками, уничтожающими, сарказмом, иронией, а значит, и злословием, верными и неверными суждениями, которые, отравляя наше сердце, приводят его к полной слепоте и глухоте духовной. Иные просто по привычке празднословить. И, таким образом, пребывают в непрестанной суете, беспечны, невнимательны, легкомысленны, ходят как бы в тумане, не видя ни зги, не понимают, в какую сторону идти, где брезжит свет Божий, свет самопознания, свет богопознания.

     Святые отцы указывают, что плач духовный, сокрушенное сердце есть плод истинного самовоззрения, того воззрения, которым молился преподобный Ефрем Сирин: «Господи, даруй ми зрети моя согрешения». Но для того, чтобы взирать на себя в свете благодати Божией, требуется молчание. Молчание, то есть, состояние отрешенности от дел греховных, неполезных и суетных. Молчание же, то есть, священный покой и тишина сердца, есть плод внимания, внимания, то есть всегдашней обращенности ума к миру сердца своего, к области чувств, к области нашего духа. И эти предварительные, предваряющие сокрушенное сердце добродетели – внимание, мир сердца или молчание его – доступны каждому, даже и человеку, всегда окруженному людьми, обремененному множеством занятий и забот. Лишь бы только эти заботы были созидательны и были проникнуты духом любви к ближнему. Служа так людям, мы в краткое время молитвы от Бога примем великую благодать. Потому что щедро делится Господь сокровищами Своими с теми, кто умеет любить жертвенно и бескорыстно.

     Много содействует сокрушению сердца, как мы сказали, самонаблюдение, самонаблюдение приводит нас к важным и верным выводам. Простейшее самонаблюдение заключается в том убеждении, что мы не можем исправить себя сами. Сколько раз обещаем Богу исправление, клянемся Ему внутренне в верности, негодуем на себя. Чувствуя благостный взор Небесного Отца, стыдимся себя. Но вот, едва лишь рассеемся, расслабимся, и в сотый раз повторяем уже привычный нам грех, впадаем в ненавистное нам состояние, проваливаемся в то болото, из которого извлекла нас только что благодать Божия. «Смирихся и спасе мя Господь», – говорит царь Давид. То есть, вновь оказавшись в этой нечистой, грязной луже, сокрушается человек. Не грызет себя, не отчаивается, но говорит с царем Давидом вместе: «Благо, яко смирил мя еси, Господи», «Видно и нет иного лекарства для моей нечеловеческой гордыни, как пребывание в этих тяжких узах, которые чувствует всякий человек, вольно или невольно согрешивший. А потом, когда восставит его от падения Господь, вздохнет он облегченно, вновь порадуется о Господе. Пусть помнит предыдущее свое состояние, пусть почаще приводит на память недавно содеянное. И, мало-помалу, сердце его привыкнет, и не согрешая, сокрушаться, воспоминая всегдашнюю свою немощь, внутренне всегда смиряться, исповедуя себя прахом, пеплом и землею.

     А иной сокрушается потому что осознает, сколько невидимых врагов ищут его погибели, осознает, как лукавы, как коварны злые демоны, всегда нас окружающие, всегда смеющиеся над нами, всегда почти что празднующие над нами свою победу. И если человек внимает себе, то, страшась этого лукавства и коварства, равно оплакивая свое непостоянство и невнимательность, будет приходить в сокрушение духа.

     А иной сокрушается потому что видит, каким потоком разлилось зло на этой земле, как оно со дня на день умножается, как легко захватывает это зло человеческие души, утягивая их на глубины погибели. И, созерцая это зло, сокрушается христианская душа. Но нимало не отчаивается, потому что верит в Промысл Божий, верит, что это зло временно – и по своему характеру, и природе – верит, что будет оно побеждено добром, что воцарится Господь весьма скоро над непокорным миром. Однако, для пользы своей собственной и сокрушается душа, когда обозревает проявления зла, умножающееся в мире.

     Иной приходит в сокрушение от сознания нищеты, скудости, неспособности собственными руками прокормить семью. Но не впадает от этого сокрушенного состояния в расслабление, в отчаяние. Просто молит сердечнее Бога, бесконечно богатого в милостях Своих, обещавшего подать нам все необходимое, если только мы будем искать Царства Небесного и жить по правде Божией.

     Сокрушаться удобно и тому, кто вспоминает, хотя бы раз в день о близости исхода из временной жизни, и насколько много искушений в жизни земной, еще больше их в Вечности. Еще темнее заставы, которые должно проходить христианской душе на пути к Престолу Божию. Еще наглее и бесчеловечнее истязатели, которые, не встретив телесного покрова, будут пытаться душу обличить. пленить, захватить в свою власть. Как не сокрушиться, как не восплакать, воспомянув об этом множестве демонов, которые наверняка захотят воспользоваться неочищенностью нашей от страстей и заявят на нас свои права.

     Итак, куда ни посмотри – вперед ли себя самого, внутрь себя, на близких ли – поневоле сокрушаешься. Ибо немощен человек, силен враг. Свят и велик Господь в неприступной Своей славе. А мы вовсе не всегда так ищем Его, как должно искать Господа, позволяя нашим страстям вытравливать из глубины сердечной благодать Божию. И словом, любящим Господа, все, даже сами грехи наши, ущербность наша служит ко спасению. И, добавляя ко всему перечисленному разумное самоукорение, когда мы в себе видим источник неприятностей, скорбей, когда признаем справедливым, что болезненно житие наше, немощно наше тело, когда благодарим Бога, – вот тогда и просыпается в душе неведомое дотоле состояние, именуемое духовным плачем. Так бывает после сильного дождя и грозы, когда ветер и град, быть может, приминают совершенно траву и цветы, и они уже не смеют поднять стебли и головки навстречу небесному простору, но никнут. Так вот бывает и со смирённой жизнью человеческой душой.

     И не знает душа, как она приятна и сколь она драгоценна Богу в час вольного и невольного сокрушения. Впрочем, по опыту она познает, как, откуда ни возьмись, по недоведомому Божиему Промыслу, приходят к душе сокрушенной духовные утешения и радость. И радость эта превышает всякое постижение слабого ограниченного человеческого ума. Ощущает себя душа ребенком, милуемым родителем, всыскательным, но бесконечно милостивым и богатым. В час этого милования от Господа кажется душе, что все ей возможно. И молится она без всякого труда, притом, что молитва ее восходит прямо к Небу, словно, огненный столп. И чрез молитву дано бывает душе постичь тайны, которые ранее были совершенно закрыты от ее внутреннего взора. И в людях она видит богатство даров Божиих. Как бы в первый раз смотрит на близких своих. Подмечает в них то положительное, светлое и святое, чего, казалось, и впомине вчера не было. Осматривает жизнь свою – прошедшую, настоящую, заглядывает в будущее – и убеждается смирённая, сокрушенная душа, что царствует в этой жизни Промысл Божий, Перст Господень, Провидение. Убеждается, что и малые малости предусмотрел для нее Господь и расположил в нашей жизни все «числом, мерою и весом», – по слову древнего мудреца. Самые наши ошибки и худые дела обращает к благим, добрым и спасительным для нас последствиям. И понимает тогда душа опытно силу смирения христианского, значение сокрушенности сердца. И просит она у Господа, дабы ей всегда быть, пребывать в этом плаче, незримом и невидимом миру.

     Этого делания и искали всегда разумные христиане. Хотя, преимущественно, оно было жребием тех, кто оставлял шумные города, дабы иметь возможность всегда созерцать раны своей души. Особенно это делание духовного плача цвело в 3-4-5-6-м столетии, и завещание о нем оставили самые великие святые отцы пустынники. Так авва Пимен Великий говорил: «Если не захотим, не восплачем здесь произвольно, то вечно будем плакать невольно, там, за гробом». А другой святой, Антоний Великий засвидетельствовал, что плач о себе самом, заповеданный нам Господом в словах: «Плачьте о самих себе и о чадах ваших», есть единственный путь на Небо. Нам, живущим в миру, да еще в конце 20-го столетия, с большим рассуждением воспринять и осмыслять эти слова должно. Потому что грех, пропитавший насквозь наше сердце и наш ум, мешает нам все понимать правильно, мешает видеть меру в подвигах. И всякий раз доводит до несообразности, до смешного благие наши желания. Начнем сокрушаться – испытываем отчаяние, начнем плакать – заболеваем душевно, не понимая, что духовный плач сочетается с радостью о Господе, с благодарением Его, со всегдашним прославлением Господа, то есть, есть состояние подлинно разумное, премудрое, но никак не вымышленное, не сочиненное, не изобретенное. Однако, духовный плач, сокрушенное сердце всегда были и всегда останутся единственно верной предпосылкой богоугождения, родителями истинной боголюбезной молитвы. Посему и нам, читаем ли мы духовные книги, молимся ли в храме, пытаемся ли сами молиться, в уединении или среди людей, полезно вопрошать себя самих – в смиренном ли духе мы, стяжали ли сокрушенное сердце, стремимся ли к нему, и не тешим ли себя тщеславием, произвольно не погружаемся ли в море прелести, обольщения. Почаще должны мы, подобно мытарю, воздыхать о милости к самим себе, повторяя: «Жертва Богу дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит». Аминь.

9 октября 1999 года.

Самый, пожалуй, сложный стих для меня. Вроде бы все просто — опыт богопредстояния научил Давида, что если у человека есть сокрушение о содеянном, то Бог Милостивый не унизит этого человека отказом в Своей милости, не откажет в помиловании.
Ввергнуть человека в уныние может и мелочь, но СОКРУШИТЬ его сердце не просто сложно, почти невозможно. Это знают все проповедники и алкоголики. Алкоголик просыпается с сокрушенным сердцем и это хорошо отразил в своей бессмертной поэме «Москва-Петушки» Вениамин Васильевич Ерофеев. Но всех же не сделаешь алкоголиками. Многие хотели спиться, но получалось это не у всех. Каждый русский человек наделен удивительной чувствительностью. Он имеет способность различать каждое слово, каждое движение сердца, какое оно, это движение — доброе или злое, или пустое, никакое. И чаще всего у окружающих меня людей сердце впадает в каменное бесчувствие, оно перестает тосковать о добре, о любви, о радости единства с Богом, радости благодатной жизни. Вот это и есть смерть греховная, есть признак паралича духовного, смерть, которая начинается еще при жизни. И с этими «мертвецами» очень сложно говорить о горнем, для них это почти невыносимо. Это знают проповедники, миссионеры.
Чем же можно сокрушить сердце человека?
Во-первых, для души бывает полезно, когда телу бывает трудно. Почему? Это странно. Это некое противоречие, казалось бы, но ведь душа и тело живут вместе, почему же, угнетая свое тело, мы приносим пользу душе? Болезни и скорби приносят пользу сердцу, и поэтому многие именно через болезни и скорби приходят к Богу, хотя мне этого не понять.
Во-вторых, это ненависть к себе, которая возникает из того образа жизни, которую ведет человек. Бывает так, и это необъяснимо, что человек возненавидит себя, разгневается на себя и в этом грехе он прекрасен. Вдруг, ни с того, ни с сего он ненавидит себя и хочет в своем сердце обрести любовь к Богу, понимая, что он ее недостоин, и вот это можно назвать покаянием.
В-третьих, сердце сокрушается, если любящий человек теряет своего любимого. Он плачет, страдает, потому что от сердца отторгнуто самое главное — то, чем оно жило. Любимый человек ушел, наступила разлука с ним, и сердце не может жить как прежде, оно болит, оно страдает, тоскует, стремится найти того, кто ушел. Это, может, самая страшная скорбь в жизни человека — разлука с любимым.
Подобно этому должно бы страдать сердце, которое любит Бога. Если приходится ему потерять благодать Божию, если наступает разлука с Богом, то человек страдает, он мучается этим, он ощущает ужас этой разлуки, что остался один, что Господь отошел от него, он так страдает, что тогда он может каяться. Но так бывает у немногих.
Чаще всего у окружающих мы можем найти только окаменевшее сердце и безразличие к Богу.
Чаще всего мы этой разлуки не переживаем, потому что жизнь с Богом мы не понимаем по-настоящему. Какой парадокс! Мы, может быть, уже много лет живем в Церкви, часто причащаемся, а жизни с Богом не знаем….
Этот парадокс мы лучше всего видим на наших детях. Детях, которые с детства крещены, детях, которые часто причащаются, которых мы с детства крестим и учим молиться, стараемся их освятить всеми способами, какие только возможны. А они вырастают холодными, равнодушными. Как это получается? Отчего это происходит? Как получается, что мы стремились освятить ребенка, воспитать его в вере, а получилось все наоборот? Это страшно! Не может ребенок, который влюбился в машинку, все время молиться. Ясно ты ему говоришь: «Молись, сыночек», а он говорит: «Смотри, какая машинка». Попробуй, сокруши его сердце. Сердце не может одновременно разорваться: или машинка или молитва, одно из двух. И вот, точно так же и у взрослых людей. Или ты любишь Бога, или ты любишь мир, любишь землю. Или ты поверил, и Богу вручил свою жизнь, свое сердце, или ты занялся своими земными заботами, земной суетой. Конечно, мы не можем от этой суеты полностью отрешиться, но она для нас должна быть даже не вторичной, она должна быть на десятом месте, это как некое послушание, которое мы должны исполнить здесь, которое имеет смысл вспомогательный, временный, а главная наша цель, главная наша радость, наша любовь там, на небе.
И в-четвертых мы можем сокрушить сердце человека собственным примером. Мы, конечно, тот еще пример, но мы можем покаяться. И тогда он узнает перед Кем человек кается, Кто может согреть его душу. И отчего человек грустит. Он грустит из-за богооставленности.